Национальный банк Казахстана служит не обществу, а финансовому капиталу…

Куат Акижанов, PhD, Аналитический центр Spik.kz

Кейнсу принадлежит такое высказывание: «Люди обычно предпочитают терпеть неудачу, используя обычные средства, чем добиваться успеха нетрадиционными способами». В нашем случае это про историю Национального банка Казахстана, который тридцать лет «борется» с инфляцией, параллельно подавляя инвестиции, душа реальный сектор, обескровливая предпринимательскую инициативу и системно блокируя возможности для устойчивого и справедливого экономического роста — лишь бы продолжать следовать привычной догме, даже если она ведёт страну в тупик.

В нашей республике продолжает доминировать миф о «независимом» центральном банке, который будто бы действует в интересах всего общества, нейтрален и защищён от политического влияния. Этот миф, бережно культивируемый как национальными, так и международными технократами, в реальности давно превратился в идеологический инструмент, обслуживающий интересы узкой группы — финансовых рантье и международного капитала. Недавнее интервью председателя Национального банка Тимура Сулейменова журналу Forbes Kazakhstan лишь укрепляет это впечатление. Сам тон публикации и редакционный ракурс Forbes, который на протяжении многих лет выступает в Казахстане проводником неолиберальной ортодоксии, подчеркивают одну вещь: в стране, где половина населения имеет мизерные доходы и вынуждена буквально выживать, защита ценовой стабильности поставлена выше, чем защита людей.

«Инфляция гораздо важнее, чем кредитование» — риторика или догма?

Сулейменов в интервью открыто заявляет: «Инфляция гораздо важнее, чем кредитование». Это квинтэссенция неолиберальной ортодоксии, где борьба с инфляцией возводится в абсолют, а все остальные аспекты — доступность кредитов, развитие производственного сектора, рост предпринимательства — становятся второстепенными. Цинизм такой позиции становится особенно очевидным, когда он говорит, что только 5-10% казахстанцев занимаются бизнесом, а 90% — это обычные люди, страдающие от роста цен.



И хотя Сулейменов заявляет, что воспринимает критику конструктивно и что это «повод пересмотреть свои решения и взглянуть на них под другим углом», жесткая денежно-кредитная политики является, по сути, единственным монетарным инструментом, которым владеют технократы Нацбанка, индоктринированные в неоклассическую школу экономики, и от нее они не отступят ни на шаг. Для проведения политики, действительно отвечающей всеобщим национальным интересам и отличающейся хоть какой-то рациональностью, нужно иметь талант лидера-визионера, а не только диплом «бухучет».

Когда представители центрального банка, а вслед за ними и издания вроде Forbes Kazakhstan с пафосом говорят о «независимости» регулятора, они никогда не уточняют: независимость от кого? От правительства? От избирателей? Да. Но не от финансовых рынков и международных кредиторов. Независимость центрального банка — это фактическая зависимость от интересов крупных банков, инвестиционных фондов и внешних структур, прежде всего МВФ и Всемирного банка, продвигающих идею о том, что главный враг государства — это инфляция, а не бедность и неравенство в доходах.

Как мы уже отмечали в наших публикациях, посвященных "независимым" центробанкам, эти институты по своей структуре и логике изначально призваны обслуживать интересы финансового капитала. В 1990-х годах, когда Казахстан принимал нынешнюю модель Нацбанка, это стало условием интеграции в глобальные финансовые цепочки, но при этом страна решительно отказалась от исторических примеров, когда центральный банк работал как инструмент индустриализации и прогрессивной социальной политики.



Более того, вокруг Нацбанка сложилась система привилегий и «золотых парашютов»: уход из него практически гарантирует получение высокооплачиваемой позиции в частном финансовом секторе. Система «revolving doors» («вращающихся дверей»), когда бывшие регуляторы переходят в банки и в инвестиционные компании, а затем возвращаются в органы власти, стала в Казахстане институционализированной формой скрытой, но легитимизированной политической коррупции. Это закрытый круг финансовой лояльности, в котором центральный банк становится не регулятором, защищающим общественные интересы, а корпоративным клубом, обеспечивающим карьерные и финансовые гарантии своим членам. Формально — независимость, по сути — институциональная привязанность к банковскому и финансовому лобби.

Структурная предвзятость и игнорирование альтернатив

Forbes Kazakhstan в своих публикациях последовательно ретранслирует установку Нацбанка: инфляция — абсолютное зло, а высокая ставка — необходимая плата за стабильность. При этом журнал редко подвергает сомнению структуру распределения доходов, несправедливость кредитной системы или социальную цену проводимого курса. В его риторике нет места обсуждению альтернатив: например, монетарной политики, направленной на поддержку промышленности или низкопроцентного кредитования МСБ. Это не журналистика, это пропаганда экономического мышления, в котором государство обязано служить не людям, а «макроэкономической стабильности» в интересах инвесторов.

Журнал Forbes — по сути, институциональный рупор неолиберальной идеологии, продвигающий догмы о свободных рынках, минимальном участии государства, высокой финансовой дисциплине и исключительной роли частного капитала. В казахстанском контексте это особенно болезненно, потому что здесь форбсовская модель не просто ретранслируется – она доминирует над общественным дискурсом. И это в то время, когда жесткая денежно-кредитная политика, проводимая Нацбанком десятилетиями, является частью конструкта по перераспределению доходов от роста экономики и от 90% населения исключительно в пользу финансовых рантье. Мы неоднократно писали в наших публикациях о недопустимо высоком уровне неравенства в доходах между бедными (большинство казахстанцев) и богатыми (несколько сотен семей).

Критики независимости центральных банков, такие, как Ха-Джун Чанг, Михаэль Хадсон и Джозеф Стиглиц, давно задаются вопросом: почему мы называем «независимыми» институты, которые обслуживают узкий класс, а не общество в целом? Почему бы не говорить об их подотчётности и социальной направленности? В Казахстане центральный банк давно действует в логике монетарного фетишизма: важно добиться низкой инфляции — пусть даже ценой уничтожения внутреннего производства, пусть даже ценой обнищания потребителей, пусть даже ценой социальной деградации. Его руководство повторяет одну и ту же мантру: «Мы не можем снижать ставку, пока инфляционные ожидания высоки».



В казахстанской практике инфляционные ожидания не измеряются через сложные репрезентативные модели — они производятся Нацбанком для оправдания своей политики. Это методологический круг, в котором монетарные власти сначала создают риторику, затем измеряют её эффект на население, а затем используют этот эффект как обоснование для продолжения той же самой политики. В итоге «ожидания» становятся не экономическим фактом, а инструментом политического давления, чем-то вроде религиозного догмата, с которым спорить не положено. Но в экономике, как и в любой другой социальной науке, необходимо ставить под сомнение не только выводы, но и сами исходные посылы. И в случае с «инфляционными ожиданиями» Национальный банк давно действует не как аналитик, а как главный идеолог самоподдерживающейся системы, где бояться инфляции удобнее, чем решать её структурные причины.

Тезис Сулейменова о том, что «в условиях высокого роста цен предприниматели сами не захотят вкладываться в новые проекты», не выдерживает ни теоретической, ни эмпирической критики. На практике — и это подтверждается как исследованиями, так и реальной экономической историей — инвестиционная активность зависит не столько от уровня инфляции, сколько от ожидаемой рентабельности и доступности финансирования. Предприниматели отказываются инвестировать не потому, что цены растут, а потому, что стоимость кредита становится запредельной, а спрос — низким. Спрос же у нас такой потому, что зарплаты нашего населения неадекватно низки для страны «с доходами выше средних».

Если бы логика Сулейменова была верна, то страны с умеренной или даже высокой инфляцией, такие, как Турция, Аргентина или Бразилия, давно бы остановили свои производства — однако этого не произошло. Инвестирование продолжается там, где государственная политика создаёт стимулы для производства, защищает внутренний рынок и обеспечивает доступ к капиталу. Сулейменов подменяет причину следствием: отсутствие инвестиций в Казахстане – следствие не инфляции, а удушающей монетарной политики Национального банка, который, искусственно завышая процентные ставки, делает стоимость денег невыносимой для реального сектора. Это не инфляция останавливает инвестиции — это регулятор ставит экономику на паузу, играя в технократическую антиинфляционную рулетку.



Финансовая репрессивность под видом дисциплины

Тимур Сулейменов и его подчиненные говорят, что они не спорят с правительством и «всегда находят взаимоприемлемые решения». Это дипломатическая формулировка, которая на деле означает, что в стране, где центральный банк «независим», он всё равно встроен в систему, где монетарные и фискальные власти служат интересам одного и того же финансового консенсуса. Формальная независимость — это удобная риторика для тех, кто не хочет ставить под сомнение правила игры, при которых бедные платят больше, а доступ к капиталу получают избранные.

Но правда заключается в том, что Нацбанк Казахстана, проводя жёсткую денежно-кредитную политику с завышенной базовой ставкой, фактически и институционально саботирует стратегическую установку президента Токаева на удвоение ВВП. В условиях, когда стоимость денег остаётся запредельно высокой, кредитование реального сектора подавлено, а доступ бизнеса к финансовым ресурсам ограничен, цели ускоренного экономического роста превращаются в декларацию без реальных инструментов реализации. Центральный банк, формально декларируя лояльность государственной стратегии, по сути, проводит политику, которая структурно тормозит индустриализацию, инвестиционную активность и экономическую диверсификацию. Это скрытый, но системный конфликт между макроэкономическим управлением и заявленными национальными целями.



И, наконец, нам нужны медиа, которые будут ставить под сомнение неолиберальные догмы, а не просто тиражировать слова технократов, избегая при этом неудобных вопросов.